История картины - Пьеретт Флетьо
- Категория: Проза / Современная проза
- Название: История картины
- Автор: Пьеретт Флетьо
- Возрастные ограничения: (18+) Внимание! Аудиокнига может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних просмотр данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕН! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту для удаления материала.
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пьеретт Флетьо
ИСТОРИЯ КАРТИНЫ
Для начала надо сказать, что я никогда не хотела иметь в собственности какие-либо вещи. Я, может быть, и континент сменила, исходя из того же принципа. Мне впрямь казалось, что, оставляя позади прошлое, город, какое ни на есть общество, я отделаюсь заодно от всех вещей, посредством которых они меня удерживали и обременяли. Только не надо заблуждаться на мой счет. Моей душе чужда склонность к авантюрам, во мне нет ничего богемного. Я робка и часто думала, что мой отказ владеть вещами — признак слабохарактерности, какой-то дефект конституции. Я не выношу хлопот, терпеть не могу ответственности и, сталкиваясь с проблемами, обычно стараюсь не столько их разрешить, сколько увильнуть от этой необходимости.
Однако же мебелью все-таки нужно было обзавестись. В этой стране, как в любой другой, приходится есть с помощью вещей, садиться на одни вещи, ложиться на другие, освещать свое жилье третьими. Большинство наших друзей из числа таких же, как мы, с корнями вырванных из привычной почвы, в основном предпочли устроиться на новом месте, конечно, по-другому, чем прежде, но основательно и почитай что бесповоротно, по крайней мере в расчете на все время своего пребывания в этой стране. Другие, менее зажиточные или более беспечные, обошлись мебелью из малоценной древесины и той, какую можно приобрести, почитав объявления в газете; они окружили себя легкой, транспортабельной обстановкой, от которой, если вздумается, можно избавиться в любой момент.
По мне, эти способы стоят друг друга. Оба равно плохи, поскольку навязывают тебе более или менее тяжкую ответственность за изрядное количество вещей. Итак, мы нашли другое решение — сняли полностью меблированную квартиру. Предыдущие съемщики, престарелая супружеская чета — они-то нам ее и сдали, — больше не могли выносить городскую жизнь и купили дом на берегу моря. Но не в силах примириться с тем, что останутся совсем без городского пристанища, они стали искать семью, которой нужна квартира с обстановкой, чтобы было кому позаботиться об их мебели. Мы им подходили по всем статьям. Я заверила их, что обожаю домашнюю работу, являюсь мастерицей на все руки, мой муж аккуратист, а дети у нас очень спокойные. Все это было не совсем ложью. Заботиться о вещах я умею так же, как о детях или собственном теле. Я знаю, что настанет день, когда они меня покинут, но, пока они доверены мне, я делаю все, что в моих силах, чтобы они функционировали как можно лучше.
Наши друзья удивляются, как мы можем жить в обстановке, не нами придуманной, среди заемных вещей, зачастую — я готова это признать — уродливых. Особенно им не дают покоя картины, что висят у нас в комнате. Люди, у которых мы сняли эти апартаменты в поднаем, немолоды, а в их времена было, похоже, принято заказывать модным живописцам свои портреты. Вот и висят теперь на одной из стен два больших полотна в золоченых, как тогда полагалось, рамах. На них изображены мужчина и женщина, наши домовладельцы. Он — примерно в тех же годах, что мой муж. Костюм строгий, взгляд в упор, серьезный и, может быть, чуть отсутствующий. Она сидит на стуле, очень прямо и тем не менее слегка неустойчиво. Возникает смутное впечатление, что она, позируя, испытывала бессознательное желание встать и уйти. Ее платье своей яркой расцветкой создает контраст с приглушенными тонами другого портрета, это броское пятно занимает почти весь холст, скрадывая вертикальную линию спинки стула и слегка нарушая жестковатое равновесие общей композиции. И он, и она висят рядом на одной стене, но друг на друга не смотрят.
Наши друзья не упускают случая отпустить какую-нибудь остроту по адресу этих портретов, расположенных как раз напротив нашей кровати. Признаться, я плохо переношу такое зубоскальство. Ну в самом деле, как им объяснить, что все это — и мебель, и портреты — нас совершенно не задевает, мы их просто не видим? В самом буквальном смысле этого слова. Не замечаем их. Разве что взглянем иногда, так же, как бросают рассеянный взгляд за окно или, скажем, на собственные ногти. Это всего лишь случайности рельефа, неровности той местности, по которой мы блуждаем. Здесь есть вещи и есть мы, почему бы нам с ними не жить в мире? Должна сказать, что люди, непрестанно видоизменяющие свой интерьер вплоть до его полного разрушения, то что-нибудь добавляя, то отсекая, всегда казались мне немножко подозрительными. Во всех этих хлопотах чудятся нетерпимость и неуравновешенность, которые мне претят.
Семья у нас очень дружная, может быть, мы именно поэтому не испытываем нужды привязываться к вещам. Нам хватает нас самих, а город предоставляет все, что может понадобиться. Летом — море, до которого можно добраться на метро, зимой — покрытые снегом живописные окрестности, куда за несколько минут доезжаешь автобусом. Там же осенью или по весне к нашим услугам громадные здешние леса с полянками, будто созданными для пикников, и старыми индейскими тропами. А для повседневных радостей есть два парка, один в начале нашей улицы, другой в конце. И еще предусмотрены отменные площадки для игр, обнесенные крепкими решетками, аккуратно расположенные на равном расстоянии друг от друга, и аллеи, по которым можно пешком дойти до реки и прибрежных лугов. «Жизнь здесь легко поддается организации», — говорит мой муж, и мне остается лишь согласиться с ним.
Под вечер в парк на площадки для игр из нас двоих хожу именно я. Смотрю на черных детишек, с воплями взлетающих на качелях к кронам деревьев, и на маленьких чумазых блондинчиков, возящихся у фонтана. Смотрю на старого сторожа-пуэрториканца, перебирающего четки, потом на небо. Там пролетают самолеты, они описывают плавную дугу, снижаясь или набирая высоту. Их длинным белым следам в вышине отвечает непрестанное шуршание машин, проносящихся по скоростному шоссе по ту сторону качелей, и вечера уходят один за другим, не будя посторонних желаний.
Наши дети, их игры и помыслы — средоточие наших забот. Мне не удается выкроить пару часов, чтобы побегать по магазинам или походить по выставкам живописи, даром что в городе их полно. Когда выпадает малая толика досуга, мы читаем или слушаем музыку. Своего мужа я знаю с детства, вкусы у нас одинаковые, и мы поэтому живем очень мирно. Тогда, разумеется, трудно объяснить, чего ради мы оставили свою страну, чтобы приехать сюда, поселиться в этом городе. И конечно, порой, когда в воскресенье над гигантскими прямоугольниками его зданий зазвонят колокола Риверсайдской церкви, словно в воздухе запляшут легонькие шарики пинг-понга, нам случается взгрустнуть о покинутом по ту сторону океана родном городе, где утро, в тех краях вечно немного хмурое, тоже заполнено колокольным звоном. Однако же в дом Господень мы не ходили. Мы ходили в отчий дом. «Это почти одно и то же», — говорит мой муж с присущим ему всегда легким цинизмом. Я это, разумеется, одобряю. Мы снялись с места в полном согласии и решение остановиться в этом городе приняли столь же единодушно. Но если я говорю, что сбежать из родного города нас побудил страх перед вещами, это объяснение, вероятно, может показаться недостаточно убедительным. А я тем не менее повторяю его всякий раз, когда перед нами встает этот вопрос, даже если чувствую подчас, что мне такой ответ поднадоел. Другого я в настоящий момент не ищу. И если к концу моего рассказа он все же найдется и будет полнее удовлетворять требованиям здравого смысла, я не усматриваю никакого неудобства в том, чтобы по доброй воле пустить его в ход. Меня страшит всяческое — даже чисто умозрительное — увязание, и к этой истории я испытываю не больше собственнических чувств, чем к любым другим вещам.
Наша жизнь проста. Мы поселились в верхней части города, рядом с коллегами мужа по его университетской работе. Каждое утро я прохожу по пронумерованным авеню, строгая геометрия их перекрестков не дает мне заблудиться, потом я намечаю перед своими учениками четкие контуры грамматических правил нашего языка, чтобы в полдень снова, в обратном порядке, прошагать всю ясную, прямолинейную иерархию нумерованных улиц, ведущую в верхний город, к нашему дому. Если нам встречается какое-нибудь словарное затруднение, перед которым пасует даже мой муж, на этот случай на перекрестках моего пути есть несколько библиотек, снабжаемых великолепно: они получают даже самые свежие новинки, публикуемые в нашей стране.
Мы мало с кем видимся. Мой муж — человек, склонный к размышлениям, работа в университете поглощает все его время, кроме того, которое он отдает семье. Суеты и салонных разговоров он не любит. Он страстно увлечен музыкой, но презирает изобразительные искусства, чьи возможности считает слишком ограниченными. «Что такое картина? — говорит он. — Кусок холста, простая форма, не больше!» Он поборник здравомыслия. Для него — ну, конечно, и для меня тоже — искание одной лишь красоты, составляющее занятие художника, возможно только в ущерб высокой политической сознательности и подлинной нравственности. Глядя на расписанные граффити трущобы Бэдфорд-Стивесента и Гарлема, он не скажет: «Как хороши эти яркие краски на темном фоне!», но: «Что за фирма ведает здесь недвижимостью? Она явно безбожно эксплуатирует этих людей!» Он сурово порицает и удачливых дельцов, и жалких ничтожеств, что плетутся у них в хвосте. Если я скажу, что мотивации финансового рода для него просто не существуют, это вряд ли будет преувеличением. Он впервые в жизни по-настоящему рассердился на меня, когда я, не посоветовавшись с ним, купила одну, всего одну акцию. А между тем не кто иной, как я, должен в конце месяца сводить концы с концами, и потому, сама себе, конечно, в том не признаваясь, я не смогла устоять перед искушением заполучить без особых усилий хоть какие-то добавочные средства. Я считала себя достаточно ловкой, поскольку меня проконсультировал друг-банкир. Впрочем, невзирая на гнев супруга, я ту акцию сохранила, и мне нравится следить за ее курсом.