Матрос - Виктор Улин

Виктор Улин

Матрос

«Введи также в ковчег из всех животных и от всякой плоти по паре, чтоб они остались с тобою в живых…»

1

Что-то влажное коснулось его лба, заставляя проснуться.

Это казалось знакомым, но он испытывал странные ощущения. Предчувствие какого-то открытия, которое должно было произойти вот-вот.

И неожиданно для себя он раскрыл глаза.

Он даже не понял, как это получилось; просто вдруг едва не оглох от хлынувшего отовсюду яркого света. Который пронизывая, отрывал от земли.

Он попытался снова зажмуриться, но едва открывшиеся веки его не слушались.

Вконец испугавшись, он разинул маленький ротик и жалобно запищал.

Мяукать он еще не умел.

Небольшая серая кошка обычной российской раскраски, пятнистая и с полосками на лбу, любовно облизывала своего прозревшего детеныша.

Она была очень молодой; ей не исполнилось даже года, поэтому в первом помете родился всего один серенький котенок, маленький и слабый. И всю проснувшуюся материнскую любовь она обрушила на сына. Истово облизывала каждую секунду, свободную от кормления и поисков еды. Опасаясь каких-то невнятных, но явно ощущающихся врагов, по несколько раз в день перетаскивала с места на место. Подвал, в котором она родила, был большим и довольно сухим, ведь стоял апрель и трубы центрального отопления вовсю источали жар. К тому же здесь не водилось крыс, которые могли съесть ее котенка. Но тем не менее она то прятала его в самый темный угол, за изгиб фундамента, то вытаскивала на светлый пятачок, куда почти полдня падало солнце, пробивающееся через оставленную сантехником дырку в запертой дверце.

У кошки не хватало молока; котенок ее, хилый от рождения, никак не мог набрать вес. Она знала, что ему нужно солнце, и собиралась, как только детеныш прозреет и перестанет пищать по любому поводу, вытащить его во двор, где уже пробилась зеленая травка. А пока старалась наесться сама, ведь собственная сытость прибавляла ей сил.

Вволю потаскав котенка с утра и надежно его спрятав, она выбиралась наружу и бежала на обход своей территории.

Заходила в шашлычную, где почти всегда получала пинок от охранника, но обычно успевала что-нибудь выпросить у раздобревших пьяных посетителей.

Заглядывала во все магазины.

В одном из них ей невероятно везло: почти у самого входа там стояла стойка с кошачьим кормом. Проскользнув между прилавком и стеклянной стеной – благо позволяли малые размеры – она хватала пакетик «Вискаса», стремглав вылетала на улицу и, забежав за угол магазина, тут же раздирала упаковку и съедала содержимое, пока кто-нибудь не отобрал. Ела, давясь и урча; потом страшно страдала от жажды и по дороге домой припадала к каждой из многочисленных луж. Возможно, разумнее было вспрыгнуть на прилавок и украсть прямо с весов кусок колбасы – но ее состояние не позволяло отважиться на такой бросок.

Потом продавщицы заметили воровство; поймать и побить ее не успели, но желанную стойку отодвинули подальше, а на дверь магазина приклеили строгую табличку:

«КОШКУ НЕ ПУСКАТЬ!!!»

Придя туда еще пару раз кошка поняла, что кормушка закрылась.

Еще у нее оставались помойки – точнее, бетонные пятачки у подъездов, где каждый день в ожидании мусоровоза стояли коробки с отбросами. Там можно было неплохо поживиться; правда, иногда приходилось драться с более крупными кошками, которые тоже знали все полезные места.

Да и сами дворы служила пищевым пространством: из окон квартир люди выбрасывали то шкурки от сарделек с остатками мяса, то рыбьи головы.

Так или иначе, она почти выкормила своего малыша, и наконец его можно было вытаскивать на воздух.

Серый песок.

Стены.

Жаркие трубы, тянущиеся наверху.

Пляшущие в тугом луче света огромные живые пылинки, которые никак не удавалось поймать.

Розовый, шершавый и ласковый язычок мамы-кошки.

Мама-кошка…

До сих пор она представлялась ему чем-то большим, теплым, мягким и пушистым, занимавшим все окружающее его пространство.

Теперь он наконец увидел ее серую в пятнышках шерстку и рыжеватое брюшко, и зеленые узкие глаза, которые даже в темноте светились любовью.

Ему стало уже не страшно, когда она хватала его за загривок и тащила невесть куда; теперь он уже все видел и поэтому не пищал. И не испугался, когда мама вместе с ним вспрыгнула куда-то высоко-высоко и вынесла его на совершенно новый простор.

Где со всех сторон обрушились незнакомые запахи и звуки, где сияло солнце и зеленела трава, и можно было бегать и прыгать на не вполне послушных лапах и бросаться на маму-кошку, и играть с ее хвостом до умопомрачения, пока мгновенная усталость не погружала в сон.

А кошка-мама ощущала растущее бремя забот.

Во дворе было хорошо, но тревожно. Там появлялись злобные собаки и люди, которые оказывались хуже самых худших собак. И детенышу угрожала вполне реальная опасность. А он рос, и для беготни требовалось все больше сил. Молока не хватало совершенно. Кошка исхудала до крайней степени, превратилась в скелет, обтянутый тусклой шерстью. И вынуждена была целыми днями рыскать в поисках пропитания.

Оставлять котенка во дворе одного было нельзя, но забираться в подвал он пока не мог. Поэтому она перенесла логово под бойлерную. Где было тесно, душно и сыро, зато лаз открывался от самой земли, и котенок быстро научился туда прятаться. И теперь она не боялась бегать за едой.

Так продолжалось некоторое время.

Пока однажды мама-кошка не вернулась к вечеру.

Котенок ждал ее во дворе до темноты. Ему нестерпимо хотелось есть и было очень страшно.

Потом, поняв, что ждать во дворе еще страшнее, полез в подвал. Прижался к толстой трубе, как к привычному боку мамы-кошки, и заснул.

Труба была теплой, но жесткой и неласковой.

Ночью котенок несколько раз пищал и плакал, зовя маму.

Но больше она в этот двор не вернулась.

Наверное, ее сбила машина, когда она перебегала дорогу к очередному магазину. Или задавила собака. Или прибили бессердечные подростки. Или она просто умерла сама – прямо на бегу, преждевременной смертью от истощения и усталости.

Так или иначе, котенок остался сиротой.

Он голодал еще целый день, пока не осознал, что маминого молока больше не будет. И стал обследовать двор, а потом жадно грызть все– от куриных костей до банановой кожуры.

Эта еда не насыщала, а лишь забивала желудок комком. Но все-таки котенок цеплялся за жизнь, стремясь во что бы то ни стало вырасти.

Совсем маленький, он вел себя, как взрослый. Даже не играл, подобно сверстникам, шуршащими на ветру целлофановыми обертками от сигаретных пачек. Котенку было не до игр, он боролся за жизнь

2

По двору постоянно проходили разные люди. Котенок никому не доверял и прятался при малейшей опасности.

Но однажды попался. Было тепло и, разморенный весенним солнышком, он уснул прямо в мягкой, почти по-летнему густой траве. И во сне почувствовал, поднимается в воздух. Когда-то давно, в прежней жизни его носила мама-кошка, ласково взяв зубами за загривок. Сейчас его схватили снизу поперек живота, очень жестко и неосторожно.

Он мгновенно проснулся и запищал, суча маленькими лапками, и даже попытался царапаться тоненькими, как иголочки, коготками, потому что ему не понравилось вторжение в свою жизнь.

На это не обратили внимания.

Просто затолкали в какое-то темное качающееся пространство.

– Ну зачем он тебе? – увещевала бабушка маленькую внучку. – Ты же все равно поиграешь и бросишь. Как черепаху…

Девочка, надув губки, упрямо пихала царапающегося котенка в корзинку.

– Или замучишь, как хомяка… Или перекормишь до смерти, как того воробья с больным крылышком… Спал он на травке и пусть бы спал. К нему мама скоро должна прийти. Молочком кормить. Увидит – нет сыночка, расстроится, будет искать его везде… ну сама подумай, разве это хорошо?

Внучка молчала, шагая впереди.

– Ну ладно, – вздохнула бабушка. – Все равно в сад едем, возьмем с собой. Пусть там живет.

Котенок сидел ни жив и не мертв, и слушал незнакомую речь людей. Его куда-то несли, переговариваясь на ходу. Потом раздалось множество голосов, и корзинка с резким стуком остановилась. Но продолжала качаться.

Отовсюду пахло железом, краской, машинным маслом и еще чем-то непонятным.

И вдруг раздался страшный вой, потом еще более жуткий грохот, скрежет, откуда-то повеяло едким дымом, и все вокруг, закачавшись еще сильнее, стало разворачиваться.

Дачный паром, стуча старым дизелем и растягивая низко над водой широкую дымную ленту светло-синего цвета, не спеша утюжил речную стремнину.

Примостив боком рюкзак с рассадой, бабушка, сидела на серой скамейке– рундуке. Внучка стояла рядом. По дороге к переправе ей удалось поймать вялую весеннюю бабочку. Сейчас, стиснув добычу в кулаке, девочка расправляла дрожащие крылья, желая увидеть их цвет. Бабочка сопротивлялась, предчувствуя близкую кончину. Наконец девочке удалось перебороть маленькое упрямое создание, и лимонное крылышко сверкнуло под солнцем. И тут же, оторванное, осталось в пальцах. Потеряв интерес, девочка бросила свою жертву за борт.