Иероглифы - Олег Ула-Хо

Олег Ула-Хо

Иероглифы

…Есть закон рождения подобных людей. Он гласит, что луч, гребни волн которого отмечены годом рождения великих людей с одинаковой судьбой, совершает одно свое колебание в 365 лет (…).

Таким образом меняется и наше отношение к смерти: мы стоим у порога мира, когда будем знать день и час, когда мы родимся вновь, смотреть на смерть как на временное купание в волнах небытия.

Выход – жизнь, вход – смерть.

В жизнь идут трое из десяти.

В смерть идут трое из десяти.

Людей, живущих в движении к месту смерти – также трое из десяти.

Туманно и тускло. С кофейным оттенком, как будто люди двигаются, живут в реальности старых фотографий. И оттенок этот возник то ли от кофейно-грязного талого снега, то ли от прорывающихся рассеянных лучей предвечернего солнца. Улица узкая и длинная, как колодец, сквозь нее спешат машины. Заметив фигуру на тротуаре, шофер белого "пирожка" мысленно потирает руки: "Ну этого я сейчас обдам" – и направляет машину на лужу так, чтобы из-под колеса вырвался веер грязных брызг. Шофер долговязый, бледное лицо в оспинах. Кабину украшает пушистая киска над пассажирским сиденьем – разворот из журнала "Юный натуралист". За стенкой, в кузове – бастурма, сервелат.

"Москвич" с колбасной начинкой удаляется, брызги все же не долетают до цели. Впрочем, Валера их не замечает: его взгляд обрезан наброшенным на голову капюшоном. Занятия окончены, он возвращается домой. Из-под густых бровей добродушно смотрят серо-зеленые глаза. Он спокоен. Лицо его хранит едва уловимую улыбку.

Воздух холодным потоком заливает ноздри, подо лбом – пьянящая пустота, звуки улицы ускользают. Валера вспоминает.

Чи, пленный воин, обреченный в жертву:

Красным льдом слиты веки, мутные тени скользят за ними. Дрожью разрываю их – глаза затопило солнце.

Веют высокие пенные перья в причудливом уборе, горят звонкие золотые браслеты, в левой руке халач-виник держит жезл изогнувшейся змеи, набедренная повязка шкуры ягуара, передник украшен нефритовыми пластинами; халач-виник – надменный клюв войны, сандалии попирают царскую циновку. Вокруг смуглые, с глазами раскосыми воины, люд, музыканты – все, кто пришел увидеть приношение жертвы.

Пирамида, сумрачная, как магия власти. Бесстрастные жрецы выводят обреченного. Лик помертвелый. Еще не мой черед. Раздели, выкрасили в небесный цвет. Начинается долгое восхождение по устремленным ступеням пирамиды ближе к глубоко-синему своду неба…

В джунглях – гиганты, покрытые

иероглифами, – глыбы времени.

Жрецы сжали и вместили века в камень.

Каждая эпоха, истекая,

сжимается в каменную глыбу.

В ней упрятана величайшая сила времени:

если расколется скорлупа глыб,

вырвется безумный ураган истекшего

времени, и, раскручиваясь, виток за витком

неукротимая чудовищная стихия

обрушится на мир, коверкая и искажая.

Люди будут ввергнуты в хаос.

…На верхней площадке перед идолами четверо схватили его и прижали к плите алтаря…

Делая тот или иной выбор, ты шел к своей смерти,

двигаясь по кругу, вначале медленно,

а потом все быстрее, ты приближался к черте,

за которой оказался пленником,

чтобы стремительно низвергнуться в смерть.

Ты пересек черту, за которой твоя воля,

ведущая тебя по жизни, исчезла в воле жрецов.

Твое сознание растворится.

День твоей смерти станет

спекшейся песчинкой в новой глыбе времени.

…На-кон занес над ним обсидиановый нож и рассек левую грудь между ребрами. Пальцы скользнули в рану, сжал на-кон руку, и вырвал пульсирующее сердце, и провел им по губам идолов. А потом вытер руки о свои волосы-пряди, перевитые кожаными шнурами.

Тело жертвы брошено к подножию пирамиды, жрецы отслоили голубую кожу с груди, живота, спины и обрядили в нее на-кона. Музыканты затрубили в раковины забили в барабаны. Ритуальная пляска.

Шив, младший жрец при храме бога дождя.

По угрюмой стене ползут отсветы змеящегося пламени, по медленным ступеням нисходит чилан – прорицатель. Факел у меня в руке. Тайный путь в ночные недра храма. Холод подступает к сердцу, словно погружаюсь в зеленую тяжелую воду. Странное предчувствие тяготит душу. Молчаливый чилан, как завороженный, ступает вниз. Почему он ведет меня? Чего он хочет? В клубке неверного света, взятые вниз подземельем, как глоток огня, скользим среди тягостных стен в сырой тишине. А может быть, это снится мне? Я – орудие в руках старика… Я нелеп и безволен… Поглощающие пучины подземных миров… Но что это? Словно судорога пробежала по жесткому сцеплению каменных стен. Спина покрылась холодным потом. Зов густой, тягучий, из глубины. Я замер. Факел погас. Но стены уже окрасились бирюзовым свечением. "Это он – посланец небес", – прошептал чилан. Стены стали прозрачными, и земля за ними стала темной и прозрачной, как вода; глотая землю и сверкающие, как звезды, слитки золота, гигантские гады ползут, слепо тычась в стены, медленно поворачиваются блестящим боком и отступают; алые пики бурлящей лавы рвутся ввысь, но, не достигая поверхности, замирают и багровеют.

Стены теряют прозрачность, они покрываются зеленой мохнатой плесенью. "Посланец небес тяжело болен, это бред", – прошептал чилан.

Мы спустились. Я вижу… посреди пустой камеры. Неподвижные тусклые глаза. Пахнет плесенью. Посланец небес. Он умирает. Он спустился на землю и теперь умирает. Боги смертны? Он уже ничего не может сказать.

Чи – Шив.

По каким звездным маякам он шел сквозь джунгли, оставляя нити крови на земле? Где взял он силы уйти от идущего следом боевого отряда погони? И теперь в глубине лесов он был свободен, и ничья воля не тяготила его, а в воздухе над ним разлит отдаленный рев бьющихся ягуаров. Ночь и день. Приливы и отливы.

И был вечер, и люди спешили со своими заботами. Окна загорелись желтым. Новый снег колет лицо, падает на ресницы. Бело-молочная гамма. Из непрерывного гула машин вырывается высокое подвывание троллейбусов, набирающих скорость. Валеру обгоняют, смеясь, две девушки под одним зонтом. Они свернули к закрытому кафе-павильону и уселись на промерзшую скамейку.

– Эй, мальчик, иди к нам, покурим.

Неожиданно для себя он поворачивает в их сторону. Девочки угостили его сигаретой. Он сбросил капюшон. Красный огонек освещает снизу их лица. В груди резвым псом скачет интерес. Ветви деревьев поросли белым мехом.