Байки Ташкентского Бродвея - Серафина Пекова

Байки Ташкентского Бродвея

Серафина Пекова

Все совпадения случайны.

© Серафина Пекова, 2015

Иллюстратор Серафима Юрьевна Михайлова

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Улица Сайилгох, что впадает в Сквер Амира Тимура, больше известна в Ташкенте как Бродвей. По обеим ее сторонам многочисленные художники и народные умельцы продают свои картины и сувениры – их хорошо раскупают иностранные туристы. Раньше на Бродвее было также старое здание русского драмтеатра имени Горького, кафешки-палатки с пластмассовыми столиками, над головой витал запах шашлыка, а в выходные горожане и по сей день любят выйти на Бродвей – на других посмотреть и себя показать.

Байка первая: Город золотой

Сергею Ивановичу Федорину снился зал Дворца Дружбы Народов в Ташкенте. Вместо спускающихся к сцене каскадов темно-красных, обитых бархатом кресел какие-то вандалы установили здесь старые, облезлые парковые скамейки, густо покрытые лежалой, будто только показавшейся из-под весеннего снега, листвой. «Из парка Тельмана они их, что ли, притащили?», – настойчиво бился в голове сновидца вопрос, пока он искал для себя свободное место. Видимо, Сергей Иванович опоздал к началу – в зале уже погасили свет. Оглядываясь вокруг, он не заметил, как на сцену один за другим, тихо – так тихо, как будто все они были босыми, вышли артисты. Они встали в шаге от рампы в ряд, перед закрытым наглухо занавесом, пошитым из кусков то ли холста, то ли рогожи. Без объявления номера и музыкального вступления, вкрадчиво и доверительно, стройный мужской хор запел акапелла:

– Когда в лихие годаааааПахнёт народной бедооой…

Сергей Иванович оторопело смотрел на сцену, где с удивлением обнаружил их всех, подолгу задерживаясь взглядом на каждом. Первым он увидел Кинчева – с головы до ног в черном, в привычной для него позе – с выпяченной грудной клеткой и задранным подбородком. Некрупные кисти его рук в кожаных «митенках», сжатые в кулаки, лежали на поясе. Рядом – Шевчук, в домашнем вязаном жакете, с уютной старообрядческой бородой и в учительских круглых очках.

– Из лесу выходит стариииик.А глядишь, он совсем не стариииик…

Самого автора песни – в красной просторной рубахе, Сергей Иванович нашел справа, замыкающим ряд.

– Проснись, моя Костромааа,Не спи Саратов и Твеееееерь…

Возле него двое будто бы ряженых. Слева – бритый наголо Мамонов в клетчатом пиджаке с нашитыми цветастыми латками и пижонском коротком галстуке. Одна рука в кармане полосатых клоунских «клешей», в другой – бутылка, кажется, лимонада. Справа – Бутусов, в треуголке с пером, в черно-красном мундире с фалдами и отложным воротником времен Павла I.

– Не плачь, Маша, я здееесь,Не плачь, солнце взойдёооооот…

В центре сцены – уже десять лет как покойный Башлачев и почти вслед за ним ушедший Цой. В пол-оборота друг к другу, глядя куда-то наверх, оба в просторных белых косоворотках, шитых деревенскими «огурцами», они выводили:

– И вот он стоит вокруг наааааас,И ждёт нас, и ждёоооооот нас…

Сергей Иванович, расталкивая плотно вставших плечом к плечу зрителей в центральном проходе, пробрался вперед, к самой сцене. Здесь, опершись руками о край, уставленный стеклянными литровыми банками с красными гвоздиками, встав на цыпочки, он запел вместе со всеми, охваченный единым порывом:

– В тяжелый для Родины часНад нами летиииит его аэроплаааан,Красивый, как иииииконостас…

В тот самый момент, когда приятный баритон Федорина, ясно различимый и в то же время гармонично вписавшийся в гордое многоголосье, выводил конец припева «И пииииишет на неееебе…», его воистину счастливого обладателя тронули за плечо. Обернувшись, еще не успев закрыть рот и стереть с лица блаженную улыбку, Сергей Иванович увидел позади себя Софию Ротару. Певица, не разделяя его радости и не обнаруживая ни малейшего желания подпевать хору, совершенно невпопад, голосом его второй жены выкрикнула, как пароль:

– Стучатся!

– В двери травы? – иронично, как ему показалось, ответил вопросом Сергей Иванович, не переставая улыбаться.

Однако вместо ответа София Ротару зачем-то сильно и невежливо толкнула его в плечо. Вздрогнув и мгновенно очнувшись, Сергей Иванович сел на постели, непонимающе огляделся, тяжело вздохнул и почесал шею. Еще минуту он молча наблюдал за действиями разбудившей его супруги. Она, удовлетворенная пробуждением мужа, прошла к окну, распахнула портьеры и впустила в спальню всю мощь победоносного, как начало токкаты ре-минор Иоанна Себастьяна Баха, августовского джизакского солнца.

– Кто стучатся? И чего ты толкаешься, Нин? – обиженным голосом озвучил Федорин свое непонимание сложившейся в супружеской спальне обстановки в преддверие заслуженного им субботнего отдыха.

В ответ только покачав головой и пожав плечами, жена поспешила на свист чайника на кухню, откуда к тому же тянуло томящимися на сковороде драниками. На пути в ванную Сергея Ивановича сопровождал ее радостный щебет, основное содержание которого сводилось к сегодняшнему приглашению в Ташкент, на свадьбу к родственникам. К тому же выяснилось, что ему, Федорину, уже дважды не посчастливилось отвертеться от этого мероприятия. Мужики с работы приезжали с самого ранья забрать любимого начальника на Сырдарью. Мужики из ЖЭКа приходили минуту назад зазывать уважаемого домкома в экспедицию за песком для детской площадки во дворе. Ни один из приведенных доводов не возымел на Нинулю никакого действия. И она дала отставку всем стучащимся, наглухо опровергая постулат о том, что, мол, стучите и отворят вам. Отворят-то отворят, но вот мужа с вами на рыбалку или за песком вряд ли отпустят. И свадьба, Камиля, чьего-то троюродного племянника, которого Федорин в последний раз видел наполовину беззубым первоклассником где-то на заре семидесятых, муторно засверлила голову его, кажется, дяди мрачной мыслью о Карме и Сансаре.

Вдоволь насладившись чисткой зубов электрической щеткой – пока еще диковинкой, приносящей своему владельцу ни с чем не сравнимое удовольствие обладания раритетом, Сергей Иванович внимательно оглядел себя в зеркало. Обширную блестящую лысину Федорина полностью компенсировали густые пшеничные усы так называемого «украинского» фасона – длинные, с узкими концами. Секрет их филирования бритвой неизменный мастер Сергея Ивановича, Мурад, хранил почище зеницы ока.

Федорин вышел к завтраку с голым торсом, замотав вокруг могучих чресел модное китайское полотенце с каким-то чудным зеленым зверуном на красном фоне. Жена, уже успевшая одеться в дорогу, неодобрительно зыркнула, но промолчала и проворно поставила перед супругом большую кружку сладкого чаю, тарелку драников и пиалу с каймаком.

– Перцу, – быстро оглядев стол, коротко бросил Сергей Иванович.

И получил перцу – молотого черного и красного, в ассортименте.

– Еще чай, – протянул он быстро опустевшую кружку.

И послушно налила любящая Нинулина рука чаю из заварочного чайника – темно-синего, с золотыми драконами.

– Сахару. И помешать.

Все было сделано проворно и почти бесшумно.

Чета Федориных была четко и чутко отлаженным механизмом, в котором умная жена угождала супругу в бытовых мелочах и ублажала его мужское тщеславие внешней покорностью и истинно восточным послушанием. При этом вертела она мужем, как ее душеньке было угодно, добывая из него, в том числе, поездки к многочисленным славяно-тюркским родственникам. Раньше – по всему Союзу, теперь же – чаще всего в столицу независимого Узбекистана.

Нинуля же имела решающий голос во всем, что касалось внешности Федорина (не считая усов). Ну, по крайней мере, костюм на свадьбу чьего-то дальнего родственника – идеально черный, в изумрудную «куриную лапку» – выбирала для мужа именно она. Костюм был новым, и не самопальным каким-нибудь, а фирменным, итальянским, что было подтверждено маркировкой. Пошита была эта синтетическая лепота, если верить вышеупомянутой маркировке, в самом Неаполе. Скорее всего, к нему даже приложил руку Луиджи Борелли, сын основательницы бренда – Анны Борелли. По крайней мере, Нинуля пыталась убедить в этом мужа, который упорствовал в своих подозрениях, что костюм супруга откопала в залежах времен зари мустакиллика. Тогда в Узбекистан свозили вагонами и успешно реализовали мужские новешенькие костюмы и лакированные тапки, быстро обросшие невероятными слухами, что предназначены они были для покойников. Дескать, загнивающий Запад отправляет в таких «бореллях» свежепочивших капиталистов на кремацию, а наши досужие «челноки» скупают дешевые костюмчики вагонами и поставляют по цене дорогих – наивным и очень даже живым согражданам.