Усатый-полосатый - Виталий Каплан

Виталий Каплан

УСАТЫЙ-ПОЛОСАТЫЙ

Да, этот год не то, что прошлый. Осени тогда, можно сказать, и не было, нежаркое, но светлое и прозрачное лето задержалось чуть ли не до середины октября. В бирюзовом, чуть подернутом легкими облачками небе висело, поигрывая блестками, солнце, точно свеженький, едва лишь с монетного двора, пятак, а слабый ветер не спеша тащил вдоль тротуара сухие разноцветные листья, и те шелестели, словно страницы какой-то хорошей книги.

В общем, было время. А сейчас и не поймешь, какое время года, сплошная гниль. Еще в августе небо затянули сморщенные седые облака, зарядили дожди — и до сих пор истекают злостью. Не то, чтобы ливни с грозами — это бы еще куда ни шло — нет, мелкие, серенькие, нудные словно лекция по теоретической методологии. Промокло все — и земля и небо, и время, и пространство. Иногда казалось, что нынешняя слякоть необратима, что вечно будут гнить по краям тротуаров съежившиеся листья, и не избавиться уже от наглой уличной грязи, что так и норовит заляпать брюки, и уж разумеется, все окна в городе навсегда иссечены мутными тягучими струйками.

Одним словом, грязь, грязь и ничего, кроме грязи. Особенно здесь. Театр начинается с вешалки, а город, очевидно, с вокзала. Считается, что сей славный град — один из очагов мировой культуры, да видно, смыло ее, культуру, дождями. По перрону без сапог и не пройдешь, а в залах ожидания, что убирай, что не убирай, все одно и то же тоскливое болото, коричневая жижа хлюпает под ногами, и прямо в ней сидят люди — кресел, само собой, на всех не хватает. И прямо сюда, в подозрительного вида лужи, кучами навалены рюкзаки, узлы, чемоданы. Народу уже все до фонаря, грязь — не грязь, лишь бы уехать в конце концов. Хотя и там, куда они стремятся, наверняка не чище.

Ну, и как положено, перестройка. Перестраивают старенький, повидавший всякие виды вокзал, кругом разворотили что только можно, а также и чего нельзя, половину труб закопали, другую еще год согласовывать будут. Точно исполинские жирафьи шеи, возносятся краны, ползают деловитые жуки-бульдозеры, выпирают жесткими ребрами стальные конструкции, больше всего смахивающие на допотопных динозавров. И всему этому зоопарку, похоже, не предвидится конца.

Но со стороны глянешь — кипит работа, бурлит и пенится. Трещат ослепительно-голубые огни электросварки, бригада работает под девизом «Гори оно все синим пламенем!». Где-то вдали, за отстойными путями, ухает, словно исполинская жаба, бетономешалка. А может, какая-нибудь камнедробилка. Слышна веселая песнь отбойных молотков — очередной раз ломают асфальт. Оркестр электропил ежедневно выдает авангардистские симфонии. Веселая жизнь, что и говорить.

Сергей взглянул на часы. Не слабо, уже без десяти четыре. Да, пора отставить лирические медитации и мчаться на дежурство. Хотя нет, мчаться это излишество. Можно пойти и не спеша. Не горит. Минутой раньше, минутой позже — для Инспекции все одним цветом.

Да и вообще тамошняя работа — сплошная малина. И не напрягаешься особенно, и со скуки мух не давишь. Случаются занятные моменты. Кстати, и времени не слишком много отнимает — дежурства дважды в неделю по четыре часа. Чем плохо? А ведь считается как общественная нагрузка, а также комсомольская. Если надо слинять с какой-нибудь дряни типа овощной базы или демонстрации по поводу нерушимого единства — так нет проблем. Ссылаешься на производственную необходимость — и привет. А проверять никто не станет — все в запарке и отключке, всем некогда. Да и лень. Зато в личный комплексный план можно записать, что в поте лица своего, невзирая на объективные и субъективные, вкалываешь в Инспекции, а стало быть, чист сердцем перед факультетским бюро. Пустячок, а приятно. Экономишь и время, и нервы.

…Сегодня четверг. Это хорошо. Это значит, под крышей дежурить. Никакой особой работенки не предвидится, стало быть, можно заняться окаянным конспектом, добить Анти-Дюринга в пух и прах. Развлечение не из лучших, но иначе зимой ВВС и разговаривать о зачете не станет. ВВС, она же Василиса Вениаминовна Серебрянская, сухонькая бабка-доцент, ржавый осколок давно ушедшей эпохи. Уж скорее бы отправилась она в дальний путь по описанному доктором Моуди пресловутому туннелю, на свиданку с Корифеем, Вождем и Учителем. Проводили бы с оркестром — и всему факультету стало бы легче на сердце. Но где уж там. Старуха, несмотря на свои почти трехзначные годы, крепка словно атомный авианосец. Видно, ставит рекорд долгожительства. Она еще и с тех конспекты спросит, кто сейчас в кубики играется и манную кашу по стенкам размазывает.

Надо будет все-таки сделать финт ушами. Не размахиваться же, в самом деле, на тридцать страниц, как ласково рекомендовала бабка на недавнем семинаре. Однако и без того почти все дежурство на это дело угробишь. А ведь прискорбно. С матанализом бы посидеть, коллоквиум не за горами, да и томик Стругацких неплохо бы дочитать. Леха дал всего на неделю, потому что сам неизвестно у кого выцыганил. И тут же пустил по кругу. А ведь ему, бедолаге, и возвращать.

Инспекция располагалась в круглой, построенной чуть ли не в позапрошлом веке трехэтажной башне. Сие творение неизвестного зодчего явно косило под средневековье — узкие, забранные решетками окна-бойницы, чугунная винтовая лестница, ступени которой звенят под ногами, точно тяжелые колокола. Всем, кто впервые сюда попадал, казалось, будто случился сдвиг во времени. Столетий этак на семь. Вот-вот покажется на горизонте хищная орда, почернеет воздух от разом пущенных стрел, затрубит боевой рог — и начнется… «Наш Замок», называли свое здание сотрудники Инспекции. Впрочем, н а ш и м замок был, мягко говоря, не совсем. Им отвели лишь три комнатки на втором этаже. Самая крупная — это центральная, там в основном и кипит работа, а также чай в электрическом самоваре — любят сотрудники совершать «пищеварительные паузы». Ну и, понятное дело, здесь же заседает за своим столом шеф — а именно Семен Митрофанович Чачин, седой багроволицый ветеран всех войн, начиная, видимо, с Куликовской битвы. Он неописуемо толст, он страдает всеми открытыми, а также и неоткрытыми болезнями, он тяжело дышит и ходит с черной палкой. Но ни о какой пенсии не может быть и речи, Семен Митрофанович намерен отойти в небытие прямо тут, на боевом посту, куда его, как он полагает, поставила партия. Хотя вероятнее, все закончится в районной больнице, в компании тараканов и пьяных санитарок.

Комната справа — это архив. Там пребывают бронированные шкафы с никому не нужными материалами, пустой, словно студенческая голова после экзамена, сейф, две ободранные тумбочки, а главное — общественный холодильник. В общественном холодильнике, в отличии от сейфа, всегда что-нибудь да найдется, народ в Инспекции дружный, пищеварительные паузы, посиделки и специально организованные застолья сменяют друг друга с непреложностью кремлевских часов. И больше здесь, в хранилище, ничего нет, за исключением Железного Феликса, чей портрет за треснувшим стеклом особо полюбился местным тараканам. В свое время Феликс висел в главной комнате, но потом в силу каких-то политических соображений был замещен Ильичом и отправлен сюда, на заслуженный отдых.