Узы - Ольга Денисова

Ольга Денисова

Узы

Этот человек убивал ее. Медленно, каждый день. И непонятно было, что он ищет, зачем копается в далеком прошлом, какую нить хочет нащупать. Но… это темный человек, и цели его черны, как зев ядовитого гада.

Она для него лишь инструмент, который не нужно беречь, который можно будет выбросить за ненадобностью, когда работа закончится. Личная машина времени, медиум в собственности…

Что стоит показать медиуму вероятное будущее? И восковая куколка на подставке обернется маленькой девочкой, а тонкая булавка — ледяной сосулькой, пробивающей ее тело сверху донизу. Какая мать не защитит свое дитя, пусть и ценой собственной жизни?

Полутемная комната, задернуты бордовые шторы, вышитые золотыми нитями, сквозь которые сочится густой темно-красный свет. Кровь. Этот человек каждый день приносит кровь в тонких пробирках: достаточно соприкосновения одной капли с кровью медиума, чтобы получить точный слепок памяти этой крови, памяти рода…

— На этот раз должно получиться, — сказал он и в нетерпении щелкнул пальцами.

— Я не могу брать на себя столько… жизней! Эти люди — они становятся моими кровными братьями и сестрами! Я несу на себе все их проклятья!

— Какие проклятья? — Он сморщил лицо. — Работай. У тебя есть стимул. Найдешь то, что мне нужно, и ты свободна и твое дитя невредимо.

— Я должна знать, что ищу.

— Необязательно. Ищи ответ на вопрос: у кого? Ты увидишь, я знаю. Давай, не ленись.

Хотелось плакать. Никто не поможет ни войти в транс, ни восстановить силы после транса, — потому что силы на черные дела дают черным людям. Когда все внутри дрожит от усталости, когда выжаты все соки, когда непомерный груз висит на шее — как начать? Самое трудное — это начать, потом будет легче.

Ярко-алая капелька упала в крохотный разрез на запястье, вливая в кровь память еще одного рода, слезы побежали по щекам на подбородок, и нельзя было сморгнуть, чтобы не потекла тушь.

— Готова? — нетерпеливо спросил темный человек, усевшись в кресло за спиной. — Я начинаю счет.

— Сразу счет?

— А что? Поиграем в игру: руки тяжелые — ноги тяжелые? — Он осклабился — не нужно было смотреть на него, чтобы это увидеть. — Или ты не умеешь быстро расслабляться?

— Я… умею.

Никакой надежды на отсрочку. Идти по чужой памяти, отступая назад поколение за поколением… Ловить призрачные видения, разглядывать бытовые подробности — этот человек всегда контролирует, не путаются ли истинные воспоминания с фантазией, не работает ли воображение вместо способности видеть прошлое. И счет уже закончен, и густой липкий свет летит навстречу, свивается мутными колтунами, взгляд теряет фокус — транс наступает быстро, привычно, но что он после себя оставит?

Темный человек расставляет знаки мелом на полу.

— Вправо или влево? Не думай, не смей думать! Шагай туда, куда тебе хочется шагнуть, слушай себя внимательней! Мать или отец?

Слушай себя… Легко сказать! Если не хочется шагать никуда: ни вправо, ни влево. Но пусть этот человек уже найдет то, что ищет! Пусть этот транс будет последним! Ну же? Ну? Куда? Вправо или влево?

Густой свет надавил на грудь, подтолкнул назад и вправо. Шаг дался легко, спокойно, а значит, это правильный выбор.

— Хорошо. — Новый знак на полу. — Как ты себя чувствуешь?

— Никак.

— Видишь что-нибудь?

— Телесериал. Я сижу в кресле перед телевизором. Плед на ногах…

Он не дал договорить:

— Уходи в прошлое, ищи родителей.

Это близко, это не так тяжело… Разглядишь родителей — сможешь шагнуть на поколение назад. Глубже, глубже в чужую память.

— У меня белый фартук и новенький пионерский галстук. Косички тугие, неудобные. Я бегу по лестнице через ступеньку. Это старый дом, широкая лестница, перила витые, очень красивые. Дверь покрашена в красно-коричневый цвет, шесть… нет, восемь звонков с надписями. У меня свой ключ, большой и тяжелый. Длинный широкий коридор, комнаты вдоль по одной его стороне. Наша — третья от двери. В кухне что-то громко шипит, пахнет горелым. Дверь в комнату филенчатая, серо-голубая. Папа в комнате, он одет в костюм и немного навеселе…

— Стоп. Шаг назад.

Шаг назад — это еще одно поколение. Свет изменился неуловимо, шум большого города ударил в уши — непрерывные автомобильные гудки, гомон толпы, стук каблуков…

— Кто ты?

— Мужчина. Мне чуть больше двадцати.

— Чего ты хочешь?

— Всего!

— Я имел в виду, чего ты хочешь добиться.

— Всего!

— А конкретней?

— Славы! Известности!

— Уходи в его детство.

Предрассветные сумерки посеребрили росу на высоких стеблях, заблестела вода в Волге, погас костер. В тумане пасутся спутанные кони. Небо со всех сторон, небо и туман. Тишина такая, что слышно, как струится вода меж берегов. Лошади иногда всхрапывают, да посапывают уснувшие вокруг костра ребятишки…

— Не надо ребятишек. Ищи, где его отец и мать.

Окрик грубо ворвался в счастливое воспоминание, туманный рассвет заволокло черным дымом, а запахи травы и реки перебил запах гари.

Языки пламени рвутся в окна, хотят дотянуться до перепуганных детей, сбившихся в кучку возле наспех вынесенных вещей. Мычит корова, вторя вою матери, мычит рядом с матерью глухонемая Дунька; Орлик бьется в конюшне, не дается отцу — боится идти сквозь горящие двери. Кудахчут куры, носятся по двору сломя голову. Воду льют теперь только с подветренной стороны, чтобы огонь не пошел дальше, — дом уже не спасти.

— Сколько детей? Сколько всего братьев и сестер?

— Я не вижу. Много. Стоят маленькие только, старшие воду носят… Отец выводит лошадь. Он очень высокий, черноволосый, кудрявый. И конь огромный, богатырский конь…

— Дура, мальчик-то маленький совсем, потому и отец очень высокий, и конь богатырский. Шаг назад.

Раскисшая дорога вдоль оврага, в левой руке вожжи, в правой — кнут. Орлик не торопится, чавкает по грязи; грохочет телега, поскрипывает. Лес впереди. Накрапывает дождь, небо затянуто серенькими, совсем осенними тучами: кончилось лето, и листья на деревьях желтеют потихоньку. Не хочется ехать к мельнику, а надо.

Лес сырой, неуютный. Дрожит осинка на опушке, трепещет листочками. Орлик останавливается на повороте, перед глубокой лужей. А в луже тоже осинка трепещет и тучи бегут, клубятся, то серые, то совсем черные. Приходится слезать с телеги и вести Орлика в поводу: конец проезжей дороге, теперь не завязнуть бы… И видна уже из-за леса мельница — машет посреди поля руками-крыльями.