Красный Адамант - Юлия Винер

Юлия Винер

Красный Адамант

Часть первая

ЧЕРТ ПОПУТАЛ

Держу я их в горсти, перебираю, из руки в руку перебрасываю и все думаю — что же мне с этим делать, что называется, ни проглотить, ни выплюнуть. Сижу, сам телевизор слушаю, где какое поселение обстреляли, какого самоубийцу арабского с бомбой поймали, а сам все о своем. Надо же, какую ответственность на себя взвалил, это я-то! Сколько неприятностей, сколько хлопот, сколько нервов! А мне это надо? Больному человеку? Вот уж, что называется, черт попутал.

А так у нас тут в Израиле все плавно развивалось.

Мы уже квартиру собственную приобрели, хоть неновую и маленькую, но в самом центре, на втором этаже и лестница нетяжелая, и все рядом, и магазины, и рынок, и транспорт во все стороны — и тихо. Все даже удивлялись, как это, в центре, а тихо. Очень просто: стены толстые, а наши окна все выходят не на главную улицу, а в тыл, в тихий тупик. Дом старой постройки, что называется, бывший благородный, с высокими потолками и даже с черным ходом, правда, дворика за домом практически нет, так, узкий пролет, заваленный всяким хламом, проходить по нему неприятно, но мне все равно, я вообще редко куда теперь хожу.

Я своей квартирой очень доволен. Да и жизнью, в сущности, всегда был доволен, не было бы счастья, да несчастье помогло, хотя другие думают — бедняга, жалеют меня, а я и не собираюсь их разубеждать, зачем, пусть жалеют, мне же в результате лучше.

И вдруг возникла большая неприятность.

С полгода назад сижу я как-то на своем обычном месте у окна, отбираю, как сейчас помню, светло-розовые лоскуты, покуриваю и в окно иногда гляжу — я люблю смотреть в окно, что там на улице делается, вроде и дома сидишь, и в жизни участвуешь, только в нашем закоулке мало что делается, так, люди ходят, кошки по помойкам шастают, на тротуаре машины стадами, а мне больше и не надо.

И вдруг началась бурная деятельность — в доме напротив, в самом конце тупика, начали ремонтировать нижнее помещение, понятно, грохот, пыль, машины со стройматериалами, бетономешалку подогнали, в конце тупика гладко забетонировали порядочную площадку между тем домом и нашим. Что же это такое будет, думаю. Ладно, думаю, ведь кончится когда-нибудь, перетерпеть можно, и спокойно так думаю, ничего плохого не жду, даже любопытно было смотреть, как строят, — надо сказать, бестолково до смеха.

Однако деньги у хозяев, видно, были, достроили быстро, большие окна с зеркальными стеклами, дверной проем красивой аркой сделали и занавеси бархатные повесили, площадку перед домом обставили горшками с пальмами и всякими растениями — и открыли ресторан. Открыли где-то в марте, и я даже радовался — занятно иногда на людей взглянуть, как они там за стеклом питаются, да и на зелень смотреть приятно, цветочки разные начали цвести, я эти маленькие удовольствия очень ценю. Люди все больше религиозного типа, в ресторан ходили большими группами, с детьми и младенцами в колясках — празднества свои справляли, ну, а мне что, я не против.

А вот как стало совсем тепло, тут и начались мои мучения. Площадку-то не зря бетонировали, прямо у меня под окнами, все эти празднества на ней и пошли. И динамики бухают, аж пол подо мной дрожит, и сами они песни дикими голосами орут, и пляшут, и всё до поздней ночи, ко мне на второй этаж хорошо доносится, от стен отражается, как в трубе. Неприятно мне стало у открытого окна сидеть, пришлось закрывать, хотя и лето.

Сперва думал, ладно, притерплюсь, до осени как-нибудь доживу, зимой посетитель внутрь пойдет, а там, глядишь, разорятся или что.

Однако вижу — спать невозможно. Особенно ночью попозже — вот уже и притихнут, расходиться начнут, уж и заснешь кое-как, а тут официанты начинают столы-стулья внутрь таскать. На столы расходоваться особо не стали, под скатертью все равно не видно, столы самые дешевые, фанерные с железными полыми ножками, поволочет он такой стол либо стульев штуки четыре сразу, я в постели подскакиваю. И столов они выставляют много, штук до двадцати, да к ним стулья, а работников всего двое, и нет чтобы вдвоем аккуратно поднять и отнести, каждый волочет отдельно, ножками железными по бетонному полу — как автоматные очереди, одна за другой.

Расстреляют меня так, полузаснувшего, ночь к чертовой матери.

Сказал жене — сходи, пригрози, что в полицию пожалуемся, как раз закон насчет шума вышел. Жена говорит, может, не надо в полицию, все-таки мы совсем рядом, а вдруг они нам что, никакая полиция не поможет… Тут я, правду сказать, рявкнул на нее, дурой обозвал, трусихой, толкнул даже в спину, очень уж спать хотелось. А обозвал зря, совсем она у меня не дура и не трусиха. И говорила, может, по делу. Но я все равно погнал, иди, говорю, или ждешь, чтобы я сам пошел? И пойду, если ты на такую простую вещь не способна. И начал будто бы из постели выкарабкиваться. Да куда ты, нельзя тебе, да еще ночью, оделась и пошла. Не добьется, конечно, ничего, она кричать по-здешнему не умеет, попросит вежливо, они отбрешутся, постоит и пойдет. Жалко даже стало.

Мне ее часто бывает жалко. Говорят, это значит — люблю. Ну, не знаю, какое у нас с ней сейчас «люблю». Раньше, конечно, было чувство, там уж «люблю» или еще что, но было, а сейчас не знаю. Постарела — смотреть неинтересно, в бедрах, в груди расширилась, а ноги тонкие стали, в голом виде я ее давно не наблюдал, ни к чему, а в одежде нормально, но неинтересно.

Но изругал зря. Жена у меня — дай Бог каждому, особенно если учесть мои обстоятельства. С женой мне, как и вообще со многим, серьезно повезло, то есть не повезло — сам выбирал, но мог ведь и ошибиться. Когда молодой был, диагноз только-только поставили, мать все убивалась, либо один останешься, либо подхватишь какую писюху, так она тебя быстро бросит, кто с тобой, кроме матери, захочет возиться. И все эти годы не верила, что Таня при мне останется, а я так нисколько не сомневаюсь.

Начать с девушкой мне тогда ничего не стоило, по внешности сперва ничего не было заметно, только боли. Это сейчас меня согнуло сильно, а так внешность у меня была вполне нормальная, в отца, это сейчас я больше на мать стал походить, может, благодаря общему национальному окружению, но мать у меня тоже была ничего.

Я девушек не обманывал, упоминал, какая у меня болезнь и что будет дальше. Некоторых отпугивало, а некоторых, наоборот, крепче забирало, остроты придавало, что ли. Такой интересный парень и такие мучения, а впереди еще хуже. Хотелось, ясное дело, еще погулять, но я тогда сразу сообразил, что жениться мне надо побыстрее, пока выбор есть, и прочно.

Нравилась мне одна, причем не половинка, как я, а чисто русская. И я ей тоже, и про женитьбу сама заговорила. Однако вышла осечка. Стал я ей как следует про болезнь объяснять, что через десять лет будет да что через двадцать, мол, знай, на что идешь, а она рот мне зажимает, обнимает, милый, милый, с тобой мне ничего не страшно, все равно люблю и хочу. Я уж настроился, даже матери сказал, готовься. Через день приходит, бледненькая такая, милый, родители категорически против за инвалида, отец даже плачет, давай так поживем. Но это уж извини, мне настоящая жена нужна, а не так, хотя досадно было, сильно она мне нравилась, чуть было не поддался. Но я уже и тогда разбирался неплохо, либо со мной живи, либо родителей слушайся, иначе одна нервотрепка.

А у меня в резерве была вторая кандидатка, и тоже чисто русская, эта самая моя Таня.

Вот я как раз слышу, ключами звякает, вернулась. А за окном не заметно, чтоб тише стало, как гремели столами, так и гремят. Как я и думал.

— Ну, что они сказали?

— Сказали, постараются. Чтоб не позже двенадцати расходились. И звук, сказали, привернут.

— А про столы?

— Про столы я уж не говорила.

Вот, не хотел я на нее злиться, жалел, что выругал. А как тут удержишься?

— Я тебя, Танюша, зачем посылал?

Молчит, раздевается. Не представляю, кто еще сегодня такие комбинации носит. И где она их берет, неужели из России привозят? И рубашки ночные, хоть бы купила себе какую теперешнюю, может, интереснее было бы с ней лежать.

— Зачем я тебя посылал, а? Свежим воздухом подышать?

Ложится осторожно, всегда следит, чтоб не задеть, не толкнуть, я-то лежу вкривь и вкось, то так, то этак, мне всегда неудобно лежать, ортопедическую кровать надо купить, да мало ли чего надо. Грохот внизу наконец-то затих, спать хочется — сил нет. Но нельзя же так оставить.

— Я к тебе обращаюсь, а ты не отвечаешь. Порядок, по-твоему?

Кладет руку мне на спину, как раз туда, где сегодня особенно болит, она всегда это знает не спрашивая, гладит, массирует, говорит тихонько:

— Давай, Мишенька, спать. Хозяина не было, а с официантами что говорить. Завтра схожу.

Я еще ругаюсь, но лень, а она гладит, гладит, незаметно, и заснул.

И так каждую ночь. Музыку немного прикрутили и расходиться стали чуть раньше, но про ножки железные понимать не желают, и заснуть раньше часу-полвторого все равно невозможно. Но ведь и утром подольше не поспишь! Где-то около восьми все начинается сначала. Эти официанты, может, и ночуют там, в ресторане. Сперва они моют свою площадку из шланга и криком при этом общаются. Тут я еще пытаюсь дремать. И сразу тащат эти проклятые столы-стулья из помещения обратно на площадку, и все волоком. Тут уж я просыпаюсь, как от стрельбы. Чтобы днем поспать, под музыку и пение, вообще говорить нечего.