В дороге - Александр Попов

Александр Попов

В дороге

1

Весной капитан Пономарев принял в свою роту целый взвод новобранцев. Как только пришли они из бани, с ребячливым, веселым шумом ввалившись на территорию части через узкую калитку КПП, ротный велел им выстроиться на плацу, а они нацелились в казарму, в тепло. Но капитан за двадцать два года службы уже был научен: если сразу не возьмешь солдата в руки, потом намучаешься с ним.

– Здравствуйте, товарищи солдаты, – произнес капитан и подвигал бровями.

– Здравия желаем, товарищ капитан! – вразнобой прозвучали нестойкие голоса.

– Плохо. Будем учиться. Здравствуйте, товарищи солдаты.

Пять раз его подопечным пришлось поздороваться. Все замерзли, – моросил дождь, пробегал по серой шинельной стене строя холодный ветер. Некоторые солдаты дрожали.

"Надо погонять их по плацу. Для порядку, – подумал капитан Пономарев. -И согреются. И поумнеют".

– Ать-два, левой! Петров, выше ногу. Хорошо. Горохов, четче шаг. Ать-два, левой! Кру-у-гом! – командовал он.

Проглянуло солнце, и капитану стало весело.

– Выше ногу, рядовой Салов! – сделал он замечание низкорослому, крепкому метису тофу, подставляя лицо солнцу и наслаждаясь теплом, но притворяясь перед подчиненными, что его интересует только строевая подготовка. Салов сердито, коротко взглянул на командира и что-то невнятно произнес. Он стал поднимать ногу ниже, вроде бы с неохотой выполнять команды.

– Рядовой Салов, засыпаешь на ходу. Может, подушку подать? – пошутил капитан.

Солдаты засмеялись, а Салов покраснел и выкрикнул:

– Я хожу нормально. Кому не нравится – пусть не смотрит.

– Рота, стой! На-ле-ву! Смирно! Рядовой Салов, выйти из строя.

Солдат медленно вышел, но стал смирно, как того требует устав.

– За пререкания и разговоры в строю объявляю наряд вне очереди. -Капитан подождал ответа, но Салов, склонив смуглую голову, вызывающе, тяжело молчал. – Вам не ясен приказ? – сухо спросил капитан, которого сердила независимость солдата.

– Есть наряд вне очереди, – тихо отозвался Салов.

– Встать в строй.

– Есть.

Так первый раз капитан Пономарев столкнулся с рядовым Саловым.

Прошло несколько месяцев. Пономарев присматривался к своему метису-тофу – кто-то из родителей у него был русским. Капитана раздражало и порой сердило вечно унылое, желтовато-болезненное лицо Салова, его ссутуленные плечи. Он почему-то искал в его облике что-нибудь необычное. Конечно, тогда капитан не знал, что Салов убежит, пройдет сотни километров по бездорожью, тайге до родного села, но, кажется, капитан предчувствовал, что этот парень должен решиться на что-то отчаянное, безрассудное, и поэтому, быть может, присматривался к нему. И однажды обнаружил это особенное. Как-то с группой солдат капитан выполнял боевую учебную задачу. Пришлось заночевать в поле. Салов задумчиво, тихо сидел у костра. Молчал, только изредка отвечал на вопросы. Отсветы огня плескались на его лице. Он рассеянно взглянул в сумрачную даль, потом на ротного, и ротный неожиданно открыл – или ему так показалось, – то необычное, что искал: он подумал о бьющем из щели луче, который нежен, тонок, беззащитен; ломайте его, рубите, хватайте руками, но ничего с лучом невозможно сделать, и чтобы его победить – нужно просто устранить источник. Такой неожиданный образ пришел к капитану, когда он встретился со взглядом Салова: его узкие, азиатские глаза, казалось, источали какое-то отчаянное упорство. Взгляд был прямой, словно луч, но в то же время мягкий, нежный, незащищенный, и капитан не выдержал, отвел свои глаза.

Сбежал Михаил Салов с батальонных учений; накануне капитан Пономарев собрал всю роту, чтобы, как он выразился в себе, взбодрить, поднакачать солдат.

Собрание шло своим отлаженным чередом, и, как приметил капитан, Салов скучал, отвернувшись к окну. Лил дождь, на синюшно загустевшем небе сталкивались, сливались или разламывались на куски тучи. Солдаты засмеялись: за трибункой стоял рядовой Переверзев, крепкий белоголовый деревенский парень, и, часто моргая, всматривался в бумагу, которую он смущенно перебирал своими большими толстыми пальцами; он читал о том, что бойцы покажут себя на учениях так, что ими будет гордиться родина. Но неожиданно запнулся:

– Мы быстро выведем из автопарка всю тухнику… – Его глаза глупо расширились, он близко к лицу поднес бумагу и еще раз прочитал: – Тухнику…

Робко взглянул на ротного, – это он написал ему выступление и, видимо, из-за спешки допустил досадную ошибку.

– Наверное, Переверзев, технику, – подсказал ротный, подбадривающе, но все же строго улыбнувшись.

– Точно, товарищ капитан! – засмеялся Переверзев, потирая загорелую плотную шею.

За Переверзевым вышел ефрейтор Богданов, и красиво, долго, без бумаги говорил об армейской дружбе, долге, чести. Ефрейтор косил голубыми глазами в сторону капитана, а тот слегка покачивал головой, словно говорил: "Да, да, верно, ефрейтор Богданов". И это подбадривало ефрейтора, который еще надеялся уволиться в запас младшим сержантом. Собрание закончилось привычно – тихо, деловито, спокойно. Солдаты по команде вышли из душной комнаты, а Салов остался на месте и рассеянно смотрел за окно. По стеклам резко бил дождь, тучи густо посинели, разрослись. Капитану стало почему-то жалко солдата, но, ломая минутную слабость, он сурово сказал:

– Всем выйти из комнаты.

Салов покорился.

В четыре утра ротный вошел в казарму. Он был досиня выбрит, его сильные мускулистые ноги облегали начищенные до блеска яловые сапоги, словно он приготовился к какому-то важному торжеству. Четким, но тихим шагом, скрипя новой портупеей, прошел в спальню, и в душную тишину ворвался его резкий, но красивый своей бодростью и свежестью голос:

– Рота, подъем! Боевая тревога!

Мгновенно по расположению стали бегать заспанные дневальные; дежурный сержант, рупором подставив к губам ладони, кричал:

– Всем строиться возле ружейной комнаты для получения автоматов и противогазов!

Капитан Пономарев с удовольствием наблюдал за своими солдатами. Их, представлялось, подбросило на кроватях при первых словах его команды. Тела подрагивали. Солдаты так сильно взволновались, что не могли, чувствовал капитан, сколько-нибудь трезво оценить, что же происходит. Каждый что-нибудь искал, хватал, натягивал, ругаясь или улыбаясь. Наполовину одетыми бегали между кроватями, натягивая гимнастерки и пилотки на ходу. Беспорядочно, не по правилам намотав на ноги портянки, выскакивали в проходы и бежали к ружейной комнате, возле дверей которой выстроилась большая очередь. Но она быстро таяла. Солдаты забегали в ружейку, хватали каждый свой автомат, противогаз и подсумок с магазинами и буквально вылетали на улицу, на бегу застегивая ремень с подсумком и штык-ножом.

Ротный вышел на улицу. В лицо резко ударил сырой холодный ветер, но свежесть приятно взбодрила голову. Под ногами глухо хлюпала грязь. Спереди, сзади, с боков он слышал тяжелое дыхание. Солдаты, звякая амуницией, автоматом, не особо разбирая дороги, бежали по грязи, забрызгивая себя и друг друга.

Пока двигатели прогревались, капитан Пономарев присел на крыло автомобиля отдохнуть. Снял фуражку, смахнул с лица пот; холодок пощекотал залысину. Наблюдал за бегающими по автопарку солдатами с канистрами, наполненными водой, с рукоятками, с какими-то деталями от машин. Немного пофилософствовал: прекрасно, когда людям вот так все ясно, понятно, каждый знает свое место и роль. Никаких лишних чувств не надо.

– Вы готовы к построению в колонну? – спросил у него комбат Миронов.

– Так точно, товарищ подполковник.

– Молодцы. Опережаете нормативы на восемнадцать минут. Стройте радиостанции в колонну и – вперед!

– Есть.

Капитану стало приятно и легко после слов комбата.

– Выезжай, выезжай, не тянись! – поторапливал он водителей, показывая вытянутой рукой направление движения.

Капитан с холодноватым, строгим видом выслушал доклады командиров взводов о готовности экипажей покинуть техпарк. Двигатели шумно работали; под колесами всхрустывал ледок и растекалась грязь; резкий свет прожекторов слепил солдат и офицеров. С улыбкой наблюдая за бестолковой суетой на соседних стоянках, на которых еще и половину автомобилей не завели, капитан Пономарев не без гордости подумал, что у него все идет замечательно; его рота первой выехала, – а если бы война? Кто больше пользы принес бы: он со своей требовательностью, порой непомерной взыскательностью или вон те командиры рот?

Он выстроил колонну на центральной дороге, запрыгнул в головную машину и по рации дал команду трогаться. Острый, как кинжал, свет фар ворвался в сырую темень, моторы мощно взревели, и колонна медленно, словно неповоротливое огромное животное, потянулась в степь, не спеша, но уверенно набирая скорость. Через три-четыре минуты автомобили уже на высокой скорости ехали по шоссе. Рота капитана Пономарева оказалась в полку самой боеспособной и оперативной; он себя чувствовал окрыленно, словно не ехал, а летел.